ВСЯ ДЕРЕВНЯ ЗНАЛА
Серёжка Мартынов и Валерка Загайнов дружили с первого класса. Дома их стояли рядом. Много у них было похожего, близкого, общего. Отцы механизаторы и давние друзья, матери – доярки и близкие подруги. У каждого по две сестры. Только Серёжкины старше его, а Валеркины – одна моложе. Ребята росли, как два родных брата. И матери их относились к ним, как к своим сыновьям. Во многом схожи ребята, но в характерах отмечалось существенное различие: если Валерке любые неприятности были нипочём и всё трын-трава, то Серёжка переживал иногда по малейшему поводу. Мрачнел, становился тихим, замыкался в себе.
После школы друзья закончили профтехучилище и стали механизаторами широкого профиля. В одно и то же время призвались в армию. Сергей – в ракетные войска, Валера – в пограничники. Со службы пришли домой почти одновременно. И свадьбы сыграли в один год.
Их село, Кедровка, старинное, крупное, стояло на крутом берегу быстрой речки, на границе района, там, где начинался таёжный урман. Многие мужики в селе с детства приобщались к ружью. И потом, повзрослев, поодиночке и с друзьями делали вылазки в тайгу по осени, после окончания полевых работ. А некоторые и зимой становились на широкие лыжи и уходили на денёк-другой в синюю таёжную глухомань.
Пристрастились к «полю», как говорили тамошние охотники, и Серёжка с Валеркой. Они предпочитали охоту по перу: стреляли рябчиков, глухарей на копанках, куда птицы прилетают на песчаные лесные дороги галечку поклевать. Белок не трогали. Кабанов отпугивали выстрелами в воздух. Соответственно и патроны брали в основном с бекасинником. Однако по совету бывалых охотников держали на всякий случай в патронташах пару-тройку зарядов с жаканом. По пословице: бережёного Бог бережёт.
Тем летом как никогда сильно горела тайга. То ли потому, что лето выдалось уж очень сухое, то ли чёрные дровосеки окончательно отвязались. Горельник стоит дешевле, а после переработки ничем не отличается от нормальной древесины. Вот и ходят по тайге, как злые духи, поджигатели. Поймать их с поличным – стремление несбыточное. В тот год на ягоды, на кедровые шишки угнетённая зноем и пожарами тайга оскудела. Зверь, потерявший свои исконные территории, бродил по тайге голодный, отощавший и злой.
Завершив жатву, механизаторы Кедровки, расслабились. Некоторые потянулись в тайгу. Пошли как-то в воскресенье пострелять рябчиков и Сергей с Валерой. Утро выдалось солнечное, но прохладное. Таёжный воздух бодрящим бальзамом вливался в грудь. Берёзы, осины стояли почти голые. Только на южных склонах они ещё не отпускали уже редкую листву. Тайга задумчиво молчала. Не качались и не вздрагивали даже вершины высоченных пихт. Друзья, держа ружья наизготовку, почти не разговаривали. Изредка под ногами похрустывала ветка или сухая шишка. Рябчики посвистывали на деревьях, но бдительно держались на безопасном расстоянии.
Сергей остановился. Прислонив ружьё к молодой осинке, опустился на колено и стал приводить в порядок развязавшийся шнурок на ботинке. Валера, шедший немного впереди, не оглянувшись, продолжил движение и вскоре скрылся в неглубокой лощинке. Вдруг до Сергея донёсся страшный рёв и почти одновременно с ним отчаянный крик Валеры. Сергей, поднявшись с колена, схватил ружьё и бросился на эти ужасные голоса. В густой траве на дне ложбинки он увидел нечто бурое и яростное в движениях и на бегу выстрелил с обоих стволов дуплетом в воздух, сознавая, что мелкая дробь только пуще разъярит зверя. Бурое метнулось в сторону и мгновенно скрылось в зарослях. С ближайшего дерева свалился ещё один бурый комок, заметно меньше первого и, скуля, исчез в том же направлении.
Сергей подбежал к другу, крича «Валера! Валера!» Но тот не шевелился. Сергей наклонился, чтобы лучше разглядеть его в сумерках ложбины. Зрелище предстало настолько ужасное, что он зашатался. Вместо головы его друга в жухлой жёсткой осенней траве лежало нечто кровавое и бесформенное. Сергей трясущимися руками расстегнул на нём куртку и приложил ухо к сердцу. Ни звука… Сергей со стоном упал в траву и закрыл лицо ладонями. Ему не верилось, что всё произошло на самом деле.
Сергей не знал, сколько он пролежал в полуобморочном состоянии, пока, наконец, до сознания стало доходить, что надо что-то делать. Он ещё некоторое время сидел, глядя в пространство. Наконец поднялся и, вынув из чехла нож, направился к ближайшей пихте. Срезал пару крупных разлапистых сучьев. На этой волокуше, он намеревался дотащить тело друга до деревни.
Когда он достиг крайней избы и, шатаясь, взошёл на крыльцо, у него едва хватило сил, чтобы постучать в дверь. Уже совсем стемнело, однако у дома Загайновых собралась почти вся деревня. Люди тихо переговаривались, глядя на освещённые окна. Кто-то сказал, как во сне:
- Давно такого не было у нас, чтобы зверь на человека пошёл.
- Иногда и вилы стреляют, – отозвался другой.
* * *
В кабинет врача психиатрической больницы Ларисы Тимофеевны постучали, когда она, готовя к выписке несколько пациентов, заполняла истории болезни. Она подняла голову от стола и тоном раздосадованного человека сказала:
- Войдите.
В кабинет вошли две женщины, подталкивая впереди себя молодого мужчину. Одна из женщин смотрелась примерно одного возраста с ним, вторая была много старше. Лариса Тимофеевна предложила им сесть на мягкий небольшой диван. Женщины сели, мужчина остался на ногах.
- Садитесь, садитесь, – обратилась к нему Лариса Тимофеевна и жестом показала на диван.
Он переступил с ноги на ногу и, опустив голову, сказал глухо:
- Я этого не достоин.
Для Ларисы Тимофеевны уже было достаточно, чтобы понять, что стоящий посреди кабинета бледный и тощий мужчина – её пациент.
Может, всё-таки сядете? – смягчив тон, спросила она.
Мужчина нагнулся, отогнул угол коврика и сел на пол. Врач не удивилась, она видела ещё и не такое.
- Как вас зовут?
Он немного помедлил. Ответил, глядя в пол:
- Раньше звали Сергеем.
- Раньше? А теперь что же, вы сменили имя?
- Теперь я никто и звать меня никак.
- Какое странное имя, – улыбнулась Лариса Тимофеевна и обратилась к пожилой женщине:
- Вы, наверно, мама этого молодого человека? Скажите, как вас зовут и что привело вас ко мне?
- Да, я его мать. Анной Петровной меня зовут. А фамилия наша Мартыновы. Это вот (она дотронулась до коленки рядом сидящей молодой женщины) моя сноха Галя, жена Серёжи. Женщина торопливо поднесла платок к глазам и зарыдала.
- Ну-ну, успокойтесь, пожалуйста, – участливо произнесла Лариса Тимофеевна и, выйдя из за стола, протянула стакан с водой. – Может быть, объясните вы, что у вас произошло, – обратилась она к молодой женщине.
- Серёжа месяц назад потерял на охоте друга. Медведь задрал. А они были как братья, с детства вместе. Вот он с того дня стал сам не свой, ничего не ест, ни с кем не разговаривает, спит под порогом на половике. В глаза никому не глядит, считает, что он виноват, в том, что Валера, друг его, погиб. Мы вот с мамой решили, и все в деревне говорят, что с этим что-то надо делать. Помрёт ведь. А у нас с ним два сына, пять и три годика.
- Кое-что проясняется, – сказала врач, и добавила, – разберёмся.
Она набрала трёхзначный номер на телефоне и сказала в трубку:
- Ирочка, зайдите ко мне.
Вскоре в дверях показалась молоденькая, светлая, как матовая лампочка, медицинская сестра. Вопросительно посмотрела на Ларису Тимофеевну.
- Отведите больного во вторую палату.
* * *
Прошло три дня. Дежурные сёстры регулярно докладывали Ларисе Тимофеевне, что больной Мартынов отказывается принимать пищу. Ни с кем не общается, не выходит в коридор. Лежит или лицом к стене или, глядя в потолок. Приходят к нему мать и жена. Приносят целыми сумками всякой деревенской еды, но он всё отдаёт другим больным.
На очередном обходе Лариса Тимофеевна подсела на кровать к Мартынову. Окликнула:
- Сергей! Повернитесь, пожалуйста. С вами всё-таки врач разговаривает. Я не смогу вам помочь, если вы будете себя так вести.
Он нехотя повернулся на спину. Глядя в потолок, глухо сказал:
- Я никакой помощи не хочу.
- Чего же вы хотите?
- Я заслуживаю только смерти. Пища мне не нужна. Таблетки ваши – тоже. Зачем меня сюда привезли?
- Больной Мартынов, – перешла на официальный тон Лариса Тимофеевна, – у вас тяжёлое психическое расстройство, состояние глубокой депрессии в результате перенесённого потрясения. Я могу помочь вам выйти из этого состояния, если вы будете мне помогать.
- Я не могу вам помочь. И не хочу.
- Можете. Ещё как можете, если будете принимать пищу.
Сергей молчал. Лариса Тимофеевна продолжала:
- Если вы и дальше намерены отказываться от пищи, я вынуждена буду кормить вас принудительно. Мне вашей смерти от истощения не нужно. Я несу ответственность за вас перед законом. Но не это главное. Главное в том, что я врач и моё призвание – спасать людей.
По-прежнему глядя в потолок, Сергей медленно произнёс:
- Есть и другие способы уйти из жизни.
- Здесь вам это вряд ли удастся.
- Тогда я сбегу.
- И это не получится. Хотя бы потому, что вы настолько истощены, что не дойдёте до ворот нашего учреждения. А уж перелезть через высокий забор…
Остальные обитатели палаты, четверо мужчин разного возраста, внимательно и заинтересованно наблюдали беседу. Когда врач покинула палату, к Сергею обратился один из них – актёр областного драматического театра Егор Неустроев. Хорошо знающий, что такое депресняк, наваливающийся на него регулярно раз в полгода, обычно после очередного запоя.
- Серёга, чего ты кочевряжесься? Ну, окочуришься ты, кому от этого хуже будет? Кому и что ты хочешь доказать? Мы тут все твою историю знаем. Зря ты на себя смерть друга взвалил. Причём тут ты, когда его медведь задрал?
- Притом, – тихо произнёс Сергей, – что мне надо было быть рядом с ним.
- А ты что, специально оставил его одного?
- Нет. Так получилось. А так получилось по моей вине.
- Опять двадцать пять. В чём твоя вина? В том, что шнурок развязался? Ну, да. Надо было лучше завязывать.
При этих словах все обитатели палаты засмеялись. Сергей отвернулся к стене и замер.
Прошёл ещё месяц. Анна Петровна как-то постучалась в кабинет к Ларисе Тимофеевне. Сидя на том же диване, она не смотрела на врача и мяла в руках носовой платок.
- Слушаю вас, – сказала Лариса Тимофеевна.
- Даже не знаю, как вам сказать. Наверно вы осудите меня. Я сейчас была у него. Боже мой! Боже мой! – навзрыд выговорила она, – может быть не надо его мучить. Вы посмотрите на него, какой он стал. Не кормите его больше через нос. Пусть уж он… Наверно, так Богу угодно.
- Да вы что, Анна Петровна! Как вы можете. Вы же мать. Я стараюсь вытащить вашего сына с того света, а вы…
- Вижу я, вижу, Лариса Тимофеевна, что вы стараетесь ему помочь. А толку-то нет. Только вы не подумайте, что я виню вас. Зла у меня на вас нет. Какое уж тут зло. Сами виноваты. А вы всё-таки отступились бы от него, а? Я уж для него всё смертное купила-припасла. Заберу его домой. Сколько проживёт, столько и проживёт. Сколько Господь даст.
- Честно признаюсь вам, как женщина женщине, – приложив ладонь к левой груди, сказала Лариса Тимофеевна, – устала я с ним очень. Но вам я его не отдам. Зарубите это себе.
Она выпрямилась, гордо вскинула голову и продолжила:
- Как я могу не кормить живого человека! Вы в своём уме? Нет, нет и ещё раз нет.
* * *
Лариса Тимофеевна, если бы её попросили честно признаться, она ответила бы, что относительно Сергея Мартынова надежд у неё не осталось. Она по инерции делала то, что велела ей её врачебная совесть. Но произошло чудо. И, как часто это случается, оно пришло оттуда, откуда его не ждала Лариса Тимофеевна. Дело было так.
Сергей в очередной раз спрятался от зонда в туалете, добравшись до него едва-едва, держась за стену. Наивно надеясь, что про него забудут. Он сидел на корточках, забившись в угол, и дремал. Сонливость уже давно стала его обычным состоянием. Дверь открылась, и в туалет вошёл Неустроев. Он насвистывал весёлую мелодию. У него было основание веселиться, ведь Лариса Тимофеевна сегодня на обходе пообещала выписать его через три дня. Он шёл из комнаты приёма пищи, пообедав и сунув в карман пару кусочков хлеба. В туалет зашёл попутно.
- А-а, – протянул артист, увидев Сергея, – ты опять здесь, у параши! Ну и какого хрена ты тут сидишь, всё равно ведь найдут. Послушай меня, Серёга. Ты же всех замучил. Всех достал: и мать, и жену, и нашего замечательного доктора Ларису Тимофеевну. И себя самого. Может быть, хватит, а? Ты хотя бы в окно посмотри, какая там замечательная жизнь! Как там, у Есенина, тёзки твоего: «Ведь ты не знаешь, что такое жизнь, не знаешь ты, что жить на свете стоит». Если не знаешь, давай я тебе расскажу. Хочешь?
Сергей медленно поднял голову, посмотрел на артиста и отрицательно мотнул головой. Неустроев продолжал:
- Эх ты, дурачок. У тебя жена красавица, два пацана растут, а в тайге ходит зверь, убивший твоего закадычного друга. Ну, кто отомстит за него, если не ты? Не чувствуешь за собой долга перед другом.
При этих словах Сергей снова поднял голову на Неустроева, и в глазах его появилось нечто новое, словно он сделал очень важное открытие. А артист толкал свою пафосную речь дальше:
- Может, я покажусь тебе банальным, но повторяю: жизнь – хороша! Но чтобы жить, надо как минимум есть.
При этих словах он извлёк из кармана кусок хлеба и, протянув его Сергею, рявкнул:
- На, жри!
Как ни странно, но такое приглашение отобедать, да ещё рядом с унитазом, возымело положительный эффект. Сергей принял хлеб и тут же стал жевать его. От неожиданности артист обалдел. Он смотрел на Сергея, вытаращив глаза, и только руки то закладывал за спину, то скрещивал на груди. И переминался с ноги на ногу.
О том, что Серёга съел кусочек хлеба, тут же стало известно всей палате. Через постоянно открытую дверь разговор об этом услышала постовая сестра. Она моментально доложила новость врачу. В этот день зонд применения не нашёл. А на другой день Сергею дали два кусочка хлеба с маленькой котлеткой. Ещё через пару дней он стал вместе со всеми ходить на обед. Быстро набрал вес. И на десятом месяце пребывания в больнице был выписан в удовлетворительном состоянии.
* * *
Прошёл год. Однажды в дежурство Ларисы Тимофеевны был доставлен мужчина средних лет. Врач осмотрела его и, найдя, что он нуждается в лечении, отправила в стационар. Сопровождающим его людям она сказала:
- Спасибо, все свободны.
Все вышли, а один мужчина задержался. Он робко произнёс:
- Лариса Тимофеевна, вы меня не узнаёте?
Она вгляделась в лицо этого человека и, сомневаясь, воскликнула:
- Сергей, неужели это вы!
Его действительно было трудно узнать. Перед ней стоял в меру упитанный молодой мужчина, с лёгким румянцем на щеках. Одетый в щегольской костюм, в таких ходят на важные приёмы, или на балы.
- Вот мы снова встретились, – сказала растроганная Лариса Тимофеевна, – каких только случайностей не бывает на свете.
- Это не случайность, – отозвался Сергей. – Я специально напросился сопровождать земляка, чтобы увидеть вас. Хотел поблагодарить за то, что спасли вы меня.
При этих словах Сергей заплакал.
- Тяжело мне было в первый месяц после выписки, – продолжал он, немного успокоясь. – Я стыдился выйти на улицу. Бывало, смотрю через окно, как мои пацаны играют с соседскими ребятишками, и плачу. Они и жена моя жили ведь у её родителей. Однажды они зашли в гости к бабушке, к матери моей. А она и говорит им : «Это же ваш отец». Они ко мне подходили, как к чужому, незнакомому дяде. Боялись меня. Но всё же мы обнялись, я поцеловал их. И как будто камень с души свалился. Потом моя мама рассказала, как они свою маму уговаривали взять меня к себе. Как-то смотрю, Галя моя приходит, и прямо с порога бух мне в ноги. «Прости, – говорит, – Сергей, дура я была набитая, потеряла веру, что поправишься, что жить будешь».
- Вы её простили?
- А я её и не винил. Она хорошая. Слабая только. Разве можно обижаться на человека за то, что он слабый. Я и то слабину дал. А с неё что спрашивать – баба.
Прощаясь, Сергей горячо поцеловал руку Ларисе Тимофеевне. Она прослезилась.
* * *
Вскоре после выписки Сергея из больницы наступила жатва. Никогда прежде он не садился за штурвал комбайна с таким удовольствием. Хлеба в то лето поднялись рослые, густые, с тяжёлым колосом. Сергей с наслаждением вдыхал самый приятный на земле аромат – аромат свеженамолоченного зерна.
Говорят, что после завершения жатвы Сергей Мартынов, несмотря на протесты жены и матери, надолго ушёл в тайгу. Один. Взял патроны, только снаряжённые пулей. И крепкий охотничий нож. Вся деревня знала, зачем он пошёл в тайгу.
После школы друзья закончили профтехучилище и стали механизаторами широкого профиля. В одно и то же время призвались в армию. Сергей – в ракетные войска, Валера – в пограничники. Со службы пришли домой почти одновременно. И свадьбы сыграли в один год.
Их село, Кедровка, старинное, крупное, стояло на крутом берегу быстрой речки, на границе района, там, где начинался таёжный урман. Многие мужики в селе с детства приобщались к ружью. И потом, повзрослев, поодиночке и с друзьями делали вылазки в тайгу по осени, после окончания полевых работ. А некоторые и зимой становились на широкие лыжи и уходили на денёк-другой в синюю таёжную глухомань.
Пристрастились к «полю», как говорили тамошние охотники, и Серёжка с Валеркой. Они предпочитали охоту по перу: стреляли рябчиков, глухарей на копанках, куда птицы прилетают на песчаные лесные дороги галечку поклевать. Белок не трогали. Кабанов отпугивали выстрелами в воздух. Соответственно и патроны брали в основном с бекасинником. Однако по совету бывалых охотников держали на всякий случай в патронташах пару-тройку зарядов с жаканом. По пословице: бережёного Бог бережёт.
Тем летом как никогда сильно горела тайга. То ли потому, что лето выдалось уж очень сухое, то ли чёрные дровосеки окончательно отвязались. Горельник стоит дешевле, а после переработки ничем не отличается от нормальной древесины. Вот и ходят по тайге, как злые духи, поджигатели. Поймать их с поличным – стремление несбыточное. В тот год на ягоды, на кедровые шишки угнетённая зноем и пожарами тайга оскудела. Зверь, потерявший свои исконные территории, бродил по тайге голодный, отощавший и злой.
Завершив жатву, механизаторы Кедровки, расслабились. Некоторые потянулись в тайгу. Пошли как-то в воскресенье пострелять рябчиков и Сергей с Валерой. Утро выдалось солнечное, но прохладное. Таёжный воздух бодрящим бальзамом вливался в грудь. Берёзы, осины стояли почти голые. Только на южных склонах они ещё не отпускали уже редкую листву. Тайга задумчиво молчала. Не качались и не вздрагивали даже вершины высоченных пихт. Друзья, держа ружья наизготовку, почти не разговаривали. Изредка под ногами похрустывала ветка или сухая шишка. Рябчики посвистывали на деревьях, но бдительно держались на безопасном расстоянии.
Сергей остановился. Прислонив ружьё к молодой осинке, опустился на колено и стал приводить в порядок развязавшийся шнурок на ботинке. Валера, шедший немного впереди, не оглянувшись, продолжил движение и вскоре скрылся в неглубокой лощинке. Вдруг до Сергея донёсся страшный рёв и почти одновременно с ним отчаянный крик Валеры. Сергей, поднявшись с колена, схватил ружьё и бросился на эти ужасные голоса. В густой траве на дне ложбинки он увидел нечто бурое и яростное в движениях и на бегу выстрелил с обоих стволов дуплетом в воздух, сознавая, что мелкая дробь только пуще разъярит зверя. Бурое метнулось в сторону и мгновенно скрылось в зарослях. С ближайшего дерева свалился ещё один бурый комок, заметно меньше первого и, скуля, исчез в том же направлении.
Сергей подбежал к другу, крича «Валера! Валера!» Но тот не шевелился. Сергей наклонился, чтобы лучше разглядеть его в сумерках ложбины. Зрелище предстало настолько ужасное, что он зашатался. Вместо головы его друга в жухлой жёсткой осенней траве лежало нечто кровавое и бесформенное. Сергей трясущимися руками расстегнул на нём куртку и приложил ухо к сердцу. Ни звука… Сергей со стоном упал в траву и закрыл лицо ладонями. Ему не верилось, что всё произошло на самом деле.
Сергей не знал, сколько он пролежал в полуобморочном состоянии, пока, наконец, до сознания стало доходить, что надо что-то делать. Он ещё некоторое время сидел, глядя в пространство. Наконец поднялся и, вынув из чехла нож, направился к ближайшей пихте. Срезал пару крупных разлапистых сучьев. На этой волокуше, он намеревался дотащить тело друга до деревни.
Когда он достиг крайней избы и, шатаясь, взошёл на крыльцо, у него едва хватило сил, чтобы постучать в дверь. Уже совсем стемнело, однако у дома Загайновых собралась почти вся деревня. Люди тихо переговаривались, глядя на освещённые окна. Кто-то сказал, как во сне:
- Давно такого не было у нас, чтобы зверь на человека пошёл.
- Иногда и вилы стреляют, – отозвался другой.
* * *
В кабинет врача психиатрической больницы Ларисы Тимофеевны постучали, когда она, готовя к выписке несколько пациентов, заполняла истории болезни. Она подняла голову от стола и тоном раздосадованного человека сказала:
- Войдите.
В кабинет вошли две женщины, подталкивая впереди себя молодого мужчину. Одна из женщин смотрелась примерно одного возраста с ним, вторая была много старше. Лариса Тимофеевна предложила им сесть на мягкий небольшой диван. Женщины сели, мужчина остался на ногах.
- Садитесь, садитесь, – обратилась к нему Лариса Тимофеевна и жестом показала на диван.
Он переступил с ноги на ногу и, опустив голову, сказал глухо:
- Я этого не достоин.
Для Ларисы Тимофеевны уже было достаточно, чтобы понять, что стоящий посреди кабинета бледный и тощий мужчина – её пациент.
Может, всё-таки сядете? – смягчив тон, спросила она.
Мужчина нагнулся, отогнул угол коврика и сел на пол. Врач не удивилась, она видела ещё и не такое.
- Как вас зовут?
Он немного помедлил. Ответил, глядя в пол:
- Раньше звали Сергеем.
- Раньше? А теперь что же, вы сменили имя?
- Теперь я никто и звать меня никак.
- Какое странное имя, – улыбнулась Лариса Тимофеевна и обратилась к пожилой женщине:
- Вы, наверно, мама этого молодого человека? Скажите, как вас зовут и что привело вас ко мне?
- Да, я его мать. Анной Петровной меня зовут. А фамилия наша Мартыновы. Это вот (она дотронулась до коленки рядом сидящей молодой женщины) моя сноха Галя, жена Серёжи. Женщина торопливо поднесла платок к глазам и зарыдала.
- Ну-ну, успокойтесь, пожалуйста, – участливо произнесла Лариса Тимофеевна и, выйдя из за стола, протянула стакан с водой. – Может быть, объясните вы, что у вас произошло, – обратилась она к молодой женщине.
- Серёжа месяц назад потерял на охоте друга. Медведь задрал. А они были как братья, с детства вместе. Вот он с того дня стал сам не свой, ничего не ест, ни с кем не разговаривает, спит под порогом на половике. В глаза никому не глядит, считает, что он виноват, в том, что Валера, друг его, погиб. Мы вот с мамой решили, и все в деревне говорят, что с этим что-то надо делать. Помрёт ведь. А у нас с ним два сына, пять и три годика.
- Кое-что проясняется, – сказала врач, и добавила, – разберёмся.
Она набрала трёхзначный номер на телефоне и сказала в трубку:
- Ирочка, зайдите ко мне.
Вскоре в дверях показалась молоденькая, светлая, как матовая лампочка, медицинская сестра. Вопросительно посмотрела на Ларису Тимофеевну.
- Отведите больного во вторую палату.
* * *
Прошло три дня. Дежурные сёстры регулярно докладывали Ларисе Тимофеевне, что больной Мартынов отказывается принимать пищу. Ни с кем не общается, не выходит в коридор. Лежит или лицом к стене или, глядя в потолок. Приходят к нему мать и жена. Приносят целыми сумками всякой деревенской еды, но он всё отдаёт другим больным.
На очередном обходе Лариса Тимофеевна подсела на кровать к Мартынову. Окликнула:
- Сергей! Повернитесь, пожалуйста. С вами всё-таки врач разговаривает. Я не смогу вам помочь, если вы будете себя так вести.
Он нехотя повернулся на спину. Глядя в потолок, глухо сказал:
- Я никакой помощи не хочу.
- Чего же вы хотите?
- Я заслуживаю только смерти. Пища мне не нужна. Таблетки ваши – тоже. Зачем меня сюда привезли?
- Больной Мартынов, – перешла на официальный тон Лариса Тимофеевна, – у вас тяжёлое психическое расстройство, состояние глубокой депрессии в результате перенесённого потрясения. Я могу помочь вам выйти из этого состояния, если вы будете мне помогать.
- Я не могу вам помочь. И не хочу.
- Можете. Ещё как можете, если будете принимать пищу.
Сергей молчал. Лариса Тимофеевна продолжала:
- Если вы и дальше намерены отказываться от пищи, я вынуждена буду кормить вас принудительно. Мне вашей смерти от истощения не нужно. Я несу ответственность за вас перед законом. Но не это главное. Главное в том, что я врач и моё призвание – спасать людей.
По-прежнему глядя в потолок, Сергей медленно произнёс:
- Есть и другие способы уйти из жизни.
- Здесь вам это вряд ли удастся.
- Тогда я сбегу.
- И это не получится. Хотя бы потому, что вы настолько истощены, что не дойдёте до ворот нашего учреждения. А уж перелезть через высокий забор…
Остальные обитатели палаты, четверо мужчин разного возраста, внимательно и заинтересованно наблюдали беседу. Когда врач покинула палату, к Сергею обратился один из них – актёр областного драматического театра Егор Неустроев. Хорошо знающий, что такое депресняк, наваливающийся на него регулярно раз в полгода, обычно после очередного запоя.
- Серёга, чего ты кочевряжесься? Ну, окочуришься ты, кому от этого хуже будет? Кому и что ты хочешь доказать? Мы тут все твою историю знаем. Зря ты на себя смерть друга взвалил. Причём тут ты, когда его медведь задрал?
- Притом, – тихо произнёс Сергей, – что мне надо было быть рядом с ним.
- А ты что, специально оставил его одного?
- Нет. Так получилось. А так получилось по моей вине.
- Опять двадцать пять. В чём твоя вина? В том, что шнурок развязался? Ну, да. Надо было лучше завязывать.
При этих словах все обитатели палаты засмеялись. Сергей отвернулся к стене и замер.
Прошёл ещё месяц. Анна Петровна как-то постучалась в кабинет к Ларисе Тимофеевне. Сидя на том же диване, она не смотрела на врача и мяла в руках носовой платок.
- Слушаю вас, – сказала Лариса Тимофеевна.
- Даже не знаю, как вам сказать. Наверно вы осудите меня. Я сейчас была у него. Боже мой! Боже мой! – навзрыд выговорила она, – может быть не надо его мучить. Вы посмотрите на него, какой он стал. Не кормите его больше через нос. Пусть уж он… Наверно, так Богу угодно.
- Да вы что, Анна Петровна! Как вы можете. Вы же мать. Я стараюсь вытащить вашего сына с того света, а вы…
- Вижу я, вижу, Лариса Тимофеевна, что вы стараетесь ему помочь. А толку-то нет. Только вы не подумайте, что я виню вас. Зла у меня на вас нет. Какое уж тут зло. Сами виноваты. А вы всё-таки отступились бы от него, а? Я уж для него всё смертное купила-припасла. Заберу его домой. Сколько проживёт, столько и проживёт. Сколько Господь даст.
- Честно признаюсь вам, как женщина женщине, – приложив ладонь к левой груди, сказала Лариса Тимофеевна, – устала я с ним очень. Но вам я его не отдам. Зарубите это себе.
Она выпрямилась, гордо вскинула голову и продолжила:
- Как я могу не кормить живого человека! Вы в своём уме? Нет, нет и ещё раз нет.
* * *
Лариса Тимофеевна, если бы её попросили честно признаться, она ответила бы, что относительно Сергея Мартынова надежд у неё не осталось. Она по инерции делала то, что велела ей её врачебная совесть. Но произошло чудо. И, как часто это случается, оно пришло оттуда, откуда его не ждала Лариса Тимофеевна. Дело было так.
Сергей в очередной раз спрятался от зонда в туалете, добравшись до него едва-едва, держась за стену. Наивно надеясь, что про него забудут. Он сидел на корточках, забившись в угол, и дремал. Сонливость уже давно стала его обычным состоянием. Дверь открылась, и в туалет вошёл Неустроев. Он насвистывал весёлую мелодию. У него было основание веселиться, ведь Лариса Тимофеевна сегодня на обходе пообещала выписать его через три дня. Он шёл из комнаты приёма пищи, пообедав и сунув в карман пару кусочков хлеба. В туалет зашёл попутно.
- А-а, – протянул артист, увидев Сергея, – ты опять здесь, у параши! Ну и какого хрена ты тут сидишь, всё равно ведь найдут. Послушай меня, Серёга. Ты же всех замучил. Всех достал: и мать, и жену, и нашего замечательного доктора Ларису Тимофеевну. И себя самого. Может быть, хватит, а? Ты хотя бы в окно посмотри, какая там замечательная жизнь! Как там, у Есенина, тёзки твоего: «Ведь ты не знаешь, что такое жизнь, не знаешь ты, что жить на свете стоит». Если не знаешь, давай я тебе расскажу. Хочешь?
Сергей медленно поднял голову, посмотрел на артиста и отрицательно мотнул головой. Неустроев продолжал:
- Эх ты, дурачок. У тебя жена красавица, два пацана растут, а в тайге ходит зверь, убивший твоего закадычного друга. Ну, кто отомстит за него, если не ты? Не чувствуешь за собой долга перед другом.
При этих словах Сергей снова поднял голову на Неустроева, и в глазах его появилось нечто новое, словно он сделал очень важное открытие. А артист толкал свою пафосную речь дальше:
- Может, я покажусь тебе банальным, но повторяю: жизнь – хороша! Но чтобы жить, надо как минимум есть.
При этих словах он извлёк из кармана кусок хлеба и, протянув его Сергею, рявкнул:
- На, жри!
Как ни странно, но такое приглашение отобедать, да ещё рядом с унитазом, возымело положительный эффект. Сергей принял хлеб и тут же стал жевать его. От неожиданности артист обалдел. Он смотрел на Сергея, вытаращив глаза, и только руки то закладывал за спину, то скрещивал на груди. И переминался с ноги на ногу.
О том, что Серёга съел кусочек хлеба, тут же стало известно всей палате. Через постоянно открытую дверь разговор об этом услышала постовая сестра. Она моментально доложила новость врачу. В этот день зонд применения не нашёл. А на другой день Сергею дали два кусочка хлеба с маленькой котлеткой. Ещё через пару дней он стал вместе со всеми ходить на обед. Быстро набрал вес. И на десятом месяце пребывания в больнице был выписан в удовлетворительном состоянии.
* * *
Прошёл год. Однажды в дежурство Ларисы Тимофеевны был доставлен мужчина средних лет. Врач осмотрела его и, найдя, что он нуждается в лечении, отправила в стационар. Сопровождающим его людям она сказала:
- Спасибо, все свободны.
Все вышли, а один мужчина задержался. Он робко произнёс:
- Лариса Тимофеевна, вы меня не узнаёте?
Она вгляделась в лицо этого человека и, сомневаясь, воскликнула:
- Сергей, неужели это вы!
Его действительно было трудно узнать. Перед ней стоял в меру упитанный молодой мужчина, с лёгким румянцем на щеках. Одетый в щегольской костюм, в таких ходят на важные приёмы, или на балы.
- Вот мы снова встретились, – сказала растроганная Лариса Тимофеевна, – каких только случайностей не бывает на свете.
- Это не случайность, – отозвался Сергей. – Я специально напросился сопровождать земляка, чтобы увидеть вас. Хотел поблагодарить за то, что спасли вы меня.
При этих словах Сергей заплакал.
- Тяжело мне было в первый месяц после выписки, – продолжал он, немного успокоясь. – Я стыдился выйти на улицу. Бывало, смотрю через окно, как мои пацаны играют с соседскими ребятишками, и плачу. Они и жена моя жили ведь у её родителей. Однажды они зашли в гости к бабушке, к матери моей. А она и говорит им : «Это же ваш отец». Они ко мне подходили, как к чужому, незнакомому дяде. Боялись меня. Но всё же мы обнялись, я поцеловал их. И как будто камень с души свалился. Потом моя мама рассказала, как они свою маму уговаривали взять меня к себе. Как-то смотрю, Галя моя приходит, и прямо с порога бух мне в ноги. «Прости, – говорит, – Сергей, дура я была набитая, потеряла веру, что поправишься, что жить будешь».
- Вы её простили?
- А я её и не винил. Она хорошая. Слабая только. Разве можно обижаться на человека за то, что он слабый. Я и то слабину дал. А с неё что спрашивать – баба.
Прощаясь, Сергей горячо поцеловал руку Ларисе Тимофеевне. Она прослезилась.
* * *
Вскоре после выписки Сергея из больницы наступила жатва. Никогда прежде он не садился за штурвал комбайна с таким удовольствием. Хлеба в то лето поднялись рослые, густые, с тяжёлым колосом. Сергей с наслаждением вдыхал самый приятный на земле аромат – аромат свеженамолоченного зерна.
Говорят, что после завершения жатвы Сергей Мартынов, несмотря на протесты жены и матери, надолго ушёл в тайгу. Один. Взял патроны, только снаряжённые пулей. И крепкий охотничий нож. Вся деревня знала, зачем он пошёл в тайгу.